По мере удаления от Бар-Дабы, растительность становится крайне бе дною ; попадется лишь ревень да терескен, который заменяет здесь топливо. Терескен — низкий кустарник, вид которого несколько напоминает полынь; корень этого растения гораздо сильнее развит, чем верхние части его: «терескен» по киргизски значить — растение наоборот. Горит оно целиком, с корнями и зеленью.
Подъем к перевалу Кизил-Арт идет пологими зигзагами прекрасно разработанной дороги, которая приводить на высшую точку его почти незаметным образом. Средства, заготовленные против бедствий, долженствующих постигнуть нас на перевале, к счастью, никому не понадобились; один Б. торопился ехать далее, уверяя, что его тошнить. Высочайшая точка перевала. обозначена двумя грудами камней, а самое место киргизы, очевидно, почитают священным, судя по массе наваленных здесь черепов и рогов архаров и кииков, которые являются своего рода жертвоприношением; к воткнутым в камни веткам привешены всевозможные лоскутки, тряпочки и конские волосы. Тут мы остановились, чтобы закусить и записать показания барометров.
Еще задолго до перевала почва покрыта большим количеством альпийских цветов, скромных, маленьких, но удивительно милых; все они растут крошечными кустиками, на которых, словно звездочки, мелькают. белые, розовые, бледно-лиловые цветки.
За перевалом картина резко меняется: перед нами развернулась обширная долина, всю ширину которой от края и до края занимало русло реки Кок-Су (или Кок-Сай — зеленый ручей), в настоящее время почти пересохшее: лишь небольшие ручейки бороздили его кое- где . По этому руслу идут протоптанные тропинки. Горы, окаймляющие эту долину, представляют стран ную, не лишенную своеобразной красоты, но дикую и пустынную картину: лишь кое-где небольшими куртинами растет редкая, чахлая травка, все остальное пространство голо и пусто. Здешние горы лишены тех резких, ярких, бьющих в глаза красок, которые поражали нас еще недавно: на всем лежали мягкие, полинялые, серовато-желтые тона. Та же мягкость и неопределенность видна в самых очертаниях их куполообразных вершин, на которых кое-где залежавшийся снег выделяется ярким пятном. Сверху печет солнце, сзади с снегового хребта дует резкий ледяной ветер. Сухость воздуха чрезвычайно велика: пересыхают горло и губы, стягивает кожу лица и рук. Топлива нет совсем и его пришлось захватить с последней стоянки.
Около наших юрт шныряют киргизы, привезшие их для нас с Мургаба; внешность их, также как и костюм несколько отличаются от виденных нами доселе.
12 июля. Минимум за эту ночь показал — 12° С. Утром все было покрыто инеем, реку затянуло льдом. Часов в 8 двинулись для 30- верстного перехода к северному берегу оз. Кара-Куль. Солнце ярко сияло, было тепло, хотя временами и дул порывистый, холодный ветер. Речная галька перемешивалась здесь с леском и щебнем и образовала твердый грунт, по которому лошади шли словно по паркету. В этой области не имеющей стока, ветер, вода и атмосферные явления, веками и дружно производят свою разрушительную работу, стремясь сгладить и разровнять все шероховатости, выступы и углубления. По-прежнему безжизнен общий характер местности, над которою опрокинулся густо синий свод неба, светлеющий к горизонту и почти черный к зениту; нигде ни облачка. Невольно приходит в голову сравнение с преддверием Дантовского ада, до того все пусто и безнадежно кругом; впечатление это, усиливают в изобилии встречающиеся черепа и кости павших лошадей, погибающих, вероятно, зимою во время буранов: нас окружала характерная картина Памиров, «Крыши мира».
Легкий подъем привел нас на небольшой перевал Уй-Булак, с гребня которого нам бросилась в глаза ярко синеющая на горизонте полоса. Словно, по желтоватому пыльному фону, громадною кистью проведен мазок ярким кобальтом: перед нами лежало оз. Кара-Куль, то самое, о котором мы едва дерзали мечтать, отправляясь в свое путешествие. Виден нам был